«Потерпевший в России — это раздавленный человек, растерянный, испуганный, и обращаться с ним можно как угодно, ни в одном законе не прописана ответственность за отказ в помощи жертве преступления», — говорит член Общественной палаты РФ Ольга Костина


Согласно официальной статистике правоохранительного ведомства, каждый седьмой гражданин нашей страны или его близкие становились жертвами уголовных преступлений. При этом огромное количество потерпевших не могут чувствовать себя в полной безопасности даже после того, как преступники найдены, арестованы и осуждены. В ближайшее время на рассмотрение в Думу будет передан разработанный правозащитниками и юристами проект федерального закона «О потерпевших от преступлений».

О том, что может поменяться в плане защиты интересов граждан от криминала, «Итогам» рассказала один из авторов нового закона член Общественной палаты РФ Ольга Костина. — Ольга Николаевна, почему вы решили обратить внимание на эту проблему? Неужели наши люди никак не защищены? — В отличие от Европы и США у нас нет законов, которые оберегали бы и защищали жертву преступления. Есть, конечно, формальный статус потерпевших, он даже прописан в УПК, существует и статья 52 Конституции, содержащая тезис о том, что государство предоставляет жертве право на доступ к правосудию и компенсацию причиненного вреда. Но на самом же деле реальной помощи со стороны государства — ни правовой, ни социальной, ни какой-либо другой — мы пока не ощущаем. С начала модернизации правоохранительной системы, стартовавшей четыре года назад, в местах лишения свободы находилось около 900 тысяч человек. В настоящее время регистрируется где-то до 3 миллионов преступлений в год, и, по данным Генпрокуратуры, это ничтожная цифра в сравнении с реальной. Ежегодно обращаются в следственные органы и органы полиции порядка 22 миллионов человек. В целом, если откинуть ложные сообщения, ежегодная цифра преступности в России колеблется от 11 до 15 миллионов совершенных преступлений. При этом количество граждан, пострадавших от тяжких преступлений, — от 2 до 3 миллионов человек в год. И я задаюсь вопросом: если на сегодняшний день у нас в местах лишения свободы находятся где-то 700 тысяч человек, а количество зарегистрированных тяжких преступлений сохраняется на уровне миллиона, то где еще 300 тысяч преступников? И каково их жертвам? — Ваши предложения? — Когда мы изучали зарубежные законы по этой тематике, а они написаны очень внятно и жестко, обратили внимание на две принципиальные причины, объясняющие, почему в Европе и США уделяют такое серьезное внимание потерпевшему. Во-первых, именно с заявления жертвы начинаются преследование преступника и пресечение преступления, то есть жертва или свидетель — это главный двигатель уголовного правосудия. Поэтому принципиально важно, чтобы сам человек заявлял о том, что он стал пострадавшим или он знает о том, что кто-то другой пострадал. Соответственно в обмен на сотрудничество гражданин получает от своего государства компенсацию, безопасность, уверенность в том, что он может быть защищен. Государство поможет ему восстановить здоровье, силы, нервы. Когда жертва не защищена, она часто просто боится идти в полицию или суд, ведь случаи давления со стороны преступников на потерпевшего не единичны. Во-вторых, это право на информацию: жертва имеет право знать все, что происходит во время следствия, и то, что происходит с осужденным преступником в дальнейшем. То есть даже решение о возможном выходе осужденного при условно-досрочном освобождении должно быть согласовано с жертвой. Эти принципы мы взяли за основу нашего закона. И есть еще один очень важный момент — компенсация жертвам преступлений. Для этого мы предлагаем создать Национальный компенсационный фонд, из которого будут выплачиваться средства. — Но разве сейчас нет практики компенсаций жертве за счет преступника? — Есть, но существующие законы не позволяют взимать штрафы, потому что в местах лишения свободы в большинстве своем заключенные не работают или работают за копейки. И средства эти в первую очередь тратятся на их содержание и уплату налогов. Жертве не остается ничего. За рубежом, например, существуют внебюджетные, но государственные фонды, которые компенсируют расходы в тех случаях, когда преступника сразу найти невозможно либо преступнику нужно время, чтобы изыскать средства. В этом случае государство изымает средства из денег, нажитых преступным путем. Проводится конфискация имущества самых разных преступников — начиная от экономических и заканчивая насильниками. Так формируются фонды, которые идут на профилактику преступности и поддержку жертв преступлений.


— Не будут ли в таком случае нарушаться имущественные права преступников и их родственников? — Конечно, нет. У большинства из них есть деньги, есть имущество, но отчуждать его насильно государство, естественно, не имеет права. Но мы убеждены, если бы родственники тех, чья вина уже доказана в суде, знали, что они заплатят компенсацию, и чем быстрее это сделают, тем больше шансов получить меньший срок и выйти на свободу, такая ситуация была бы более здоровой. А на сегодняшний день мы имеем то, что имеем. Вот, например, последний случай, который разбирался в Общественной палате. В прошлом году в одном из регионов неким асоциальным персонажем был жесточайшим образом избит ребенок, которому нет и четырех лет. Мы пока точно не знаем, что привело к такой вспышке насилия, но мальчик изуродован полностью — у него сломаны ребра, разорвана прямая кишка. И пока волонтеры, врачи борются за его жизнь, человек, который это сделал, преспокойно переписывает имущество на родственников. Это означает, что, как только дело дойдет до суда, у него не будет ничего. А мальчик, которому нужна длительная, возможно, пожизненная реабилитация, окажется предоставлен воле судьбы. Именно поэтому все, что касается причинения вреда здоровью, жизни, обязательно должно компенсироваться. В той же Европе, например, в таких случаях на имущество подозреваемого до суда накладывается арест. Делается это для того, чтобы он не мог его реализовать в случае, если вина будет доказана.


— Неужели вам кажется, что в современной России найдутся совестливые преступники, которые готовы будут компенсировать жертве ее страдания? — Кто-то готов. Помню историю в Екатеринбурге, когда жертва и преступник стояли рядом в суде. Мужчина, работавший частным охранником на вокзале, пресекая преступление, выстрелил в пол из травматического оружия и попал женщине рикошетом в ногу. У нее оказалась раздроблена кость, предстояло делать серию операций. Мужчина, конечно, вылетел с работы, лишился лицензии, попал под суд, но за это время нашел другую работу и начал выплачивать по своей воле пострадавшей деньги. На суде они стояли рядом и просили любое наказание, кроме тюрьмы, потому что из мест заключения он не смог бы платить пострадавшей. Но, к сожалению, у нас жертв в этом случае не слышат — мужчина все равно получил свои пять лет и поехал за колючку. На что теперь будет лечиться женщина, непонятно.


— Как должна рассчитываться сумма компенсаций? — Шкала стоимости рассчитывается из социальных государственных параметров. Например, после теракта в Домодедово власти Московской области распорядились, чтобы детям, оставшимся без попечения родителей, выплачивалась пенсия в 14 тысяч рублей вплоть до совершеннолетия. Пенсия, кстати, в таких случаях выплачивается в 20 странах Европы. Но только наше государство берет с потолка размер выплаты — мы не имеем расчетной шкалы, как во всем мире. Сколько стоит, условно говоря, жизнь, потеря кормильца? Сколько стоит лечение болезни? У нас выплачивают компенсации по критериям: «громкий теракт», «громкое преступление», «опасность социального скандала». Людям затыкают рот разными суммами денег, кому-то платят сто тысяч, кому-то — миллионы. Это значит, что есть люди одного сорта, а есть другого. Именно поэтому и необходимо создать Компенсационный фонд. Получателями средств фонда должны стать жертвы тяжкого преступления, получившие увечья, или родственники погибших, которые зачастую остаются на иждивении. — Есть у вашей инициативы противники? — Желающих сознаться в презрении к жертвам открыто пока нет. Но есть довольно странные позиции. Например, Минюст написал в отзыве, что тюрьма должна исправлять, а не содействовать компенсации вреда. Или Совет при президенте по развитию гражданского общества и правам человека во главе с Федотовым заявил, что для УДО и раскаяние не должно быть обязательным…


— Что конкретно вы понимаете под термином «соблюдение прав пострадавших»? — Это юридическое сопровождение жертвы на всех стадиях процесса. В первую очередь речь идет о квалифицированной юридической помощи и информировании пострадавшего. Согласитесь, на сегодняшний день в России далеко не все имеют возможности получения такой помощи. К тому же потерпевшие не всегда имеют доступ к материалам дела в отличие от того же обвиняемого, например. А потом оказывается, что из дела пропали важные документы и вещдоки, преступник и следователь сговорились, а жертва приходит в суд и не понимает, что творится за ее спиной. Многие граждане, которые к нам обращаются, жалуются — они не в состоянии сориентироваться в суде. Можно даже сказать, что против жертв преступлений в наших инстанциях сформировался целый фронт. Как-то один деятель из МВД мне доказывал, что согласно виктимологии — науке о жертвах преступления — жертва сама виновата в том, что с ней случилось. А вот в уголовных законах Германии, Великобритании содержатся четкие указания полиции о том, что они обязаны помогать жертве. В нашей стране ситуация не сдвинется с мертвой точки, пока не будет прописано в инструкции для полиции, что потерпевшему нужно помогать и что за отказ от оказания помощи последует наказание. Как правило, потерпевший в России — это раздавленный человек, растерянный, испуганный, и обращаться с ним можно как угодно, ни в одном законе не прописана ответственность за отказ в помощи жертве преступления. Пока же заучили только то, что подозреваемого нельзя бить, надо дать ему позвонить. Это можно считать самым крупным достижением последних лет. — На каком этапе сейчас находится законопроект? — Глава Следственного комитета Александр Бастрыкин уже ознакомил с ним премьер-министра Владимира Путина, и его резолюция на документах нам известна: поручено «проработать и доложить». На данный момент собраны замечания, в дальнейшем, возможно, мы внесем какие-то коррективы и будем обращаться в Госдуму, Совет Федерации с предложением о принятии закона. Кстати, в этих органах у нас уже есть большая, пока, правда, эмоциональная, поддержка, и я надеюсь, получится успешно продвигать закон. Конечно, скептики и противники говорят, что принятие этого закона приведет к перегрузке следственных органов — придется разъяснять каждой жертве ее права. Однако я часто общаюсь с сотрудниками прокуратуры и следственных органов, и, как мне кажется, в настоящее время они гораздо больше загружены бумажной работой, которая не приносит пользы никому. Я была недавно на коллегии московского управления МВД, где выступал столичный прокурор и указал на то, что сохраняется уклонение от регистрации преступлений. Зачем? Все просто: это позволяет отмахиваться от назойливой жертвы, когда полицейские видят, что перспектив раскрытия нет или крайне мало. Однако и полицейские, и представители следственных и судебных органов говорят: если бы система встала с головы на ноги, тогда и сроки наказания были бы другие, и тюрьмы были бы заполнены теми, кого действительно стоит изолировать от общества.


Григорий Санин,Екатерина Маслова Статья блога http://copyr.nnm.ru/