Современные абитуриенты лишены воображения и не хотят учить стихи наизусть.


31 мая российские школьники сдают ЕГЭ по русскому языку. О том, как за время существования единого госэкзамена изменилась речь и мышление абитуриентов, «МН» рассказал профессор ВГИКа филолог Валерий Мильдон, который уже много лет принимает вступительные экзамены по литературе и русскому языку в этот вуз.— За то время, что вы принимаете ЕГЭ вместо обычного экзамена, качество поступающих сильно изменилось?
— Изменилось очень сильно и только в худшую сторону, хорошие ответы стали попадаться крайне редко. Всякий хороший ответ сейчас воспринимается как праздник, как незаслуженный дар. Что плохо? Очень плохая речь. Во-первых, речь вообще нельзя оценить по результатам ЕГЭ. А во-вторых, те, кто приходит и сдает устный экзамен по русской литературе (по условиям ЕГЭ можно выбирать), очень плохо говорят. Страшно бедный словарный запас. Примитивные интонации. Человек ведь не просто говорит, он интонирует, в интонации часто не меньше смысла, чем в самих словах. Это все удручающе плохо.
— То есть основная проблема в том, что они не могут точно выразить мысль?
— Чтобы выразить мысль, ее сначала надо иметь. Да, очень бедный лексический запас, но ведь это косвенное свидетельство того, что и умственный запас небогат. Когда они начинают комментировать классические произведения, то я слышу то, что нельзя назвать анализом. Люди не могут ничего добавить от себя. Они же приходят в творческий вуз, предполагается, что у них есть хоть какое-то воображение, способность хоть что-то додумать, выйти за установленное давным-давно.
— Вы думаете, что в этом виновата именно система ЕГЭ или школа в целом?
— Школа виновата лишь частично. Сейчас ведь и объемы литературы уменьшились. Мне приходилось много раз об этом говорить, и в «Литературной газете» я об этом писал. Но это все как об стенку горох. Это печатается, проговаривается, но те люди, от которых все зависит, они ничего не делают: они слушают, но поступают по-своему. Что же до ЕГЭ, то мне кажется, не надо придумывать лишних сущностей. Те способы экзаменования, которые существовали прежде, очень хороши. Если я с вами беседую, я могу выяснить, можете вы вообще что-то в творческом вузе делать или не можете. Если вы делаете 30-40 ошибок в сочинении, это свидетельствует не только о том, что передо мной человек неграмотный, это говорит о том, что в мозгах что-то происходит.
— А что именно происходит? Какие процессы кажутся вам наиболее опасными?
— В первую очередь абитуриенты мало читают. Но это не беда, то есть это беда, но поправимая. Потому что в институте научат, подправят. А вот настоящая беда в том, что стало сужаться то, чему невозможно научить, — поле индивидуального воображения. Да, и оно развиваемо, как музыкальный слух, но для этого надо иметь какие-нибудь задатки. Многие же из тех, кто к нам приходит, этого не имеют, и потому их невозможно ничему научить.
— Существуют ли для вас некие речевые индикаторы, по которым вы понимаете, что перед вами именно такой безнадежный человек?
— Нет, это все-таки не какие-то отдельные слова, я даже готов простить корявость речи, этому можно научить с помощью упражнений. Да, он не будет выдающимся оратором, но после его речи не возникнет желания больше не жить. Для меня тревожный сигнал звучит, когда человек не способен ничего добавить от себя. Всегда же можно увидеть в художественном произведении то, чего раньше не видел никто. Раньше студенты могли такое сказать, чего мне на ум никогда не приходило, и, размышляя над сказанным ими, я эти соображения даже включал потом в свои книги. Сейчас это исчезло. Они уже не говорят ничего такого, что бы меня изумило.
— А если ЕГЭ отменить, это может вернуться?
— ЕГЭ не надо было принимать. Не знаю, будет ли лучше. Дело ведь не только в ЕГЭ, его существование — следствие некоего общего процесса, который я называю (разумеется, не я один) депрофессионализацией на всех уровнях — врачей, шахтеров, учителей, чиновников и т.д. Это началось не сегодня и не вчера. Жесткая централизация власти всегда ведет к усилению бюрократии и автоматически — к замаскированному хаосу в управлении всеми социальными подразделениями. В советскую эпоху добавилась идеология, её стали предпочитать профессии, профессия начала умирать. В настоящий момент мы находимся в стадии агонии. Если она продолжится… Я отказываюсь вообразить, к чему это приведет. Беда современного образования — бюрократизация, образование формализуется, однообразится. А ведь оно должно – в этом его главная задача, его содержание — воспитывать интерес к своему, собственному образу мира (отсюда и само слово — образ-ование), и поскольку мы все люди разные, то и эти образы должны быть разными. Оно должно поощрять разнообразие, а не удушать его.
— Что нужно поменять в системе образования, чтобы эта способность к творчеству вернулась?
— Если у вас болен организм, бессмысленно лечить палец. Нельзя сделать что-то одно, чтобы речь стала лучше и воображение появилось. Надо изменить всю систему управления нашим несчастным отечеством.
— Кстати, об управлении. А как у наших чиновников (разных уровней) с воображением?
— Я думаю, оно абсолютно нулевое. Я слышу их речь, слышу их доводы, их сравнения… Правда, тут я оговорюсь: я вообще их редко слушаю, потому что это, знаете, для очень сильных духом. А главное, что они неправды много говорят. Да, они перестали говорить по бумаге, у них довольно свободная речь, но содержание очень бедное. Для них слова служат средством не высказать что-то действительно важное, а спрятать что-то действительно важное. Это они делают хорошо.
— Есть ли сейчас сферы, которые можно было бы назвать образцовыми в плане речи? На которые те же студенты могли бы равняться.
— Есть отдельные люди, но сферы — нет. Мне, по крайней мере, такие образцы неизвестны. Даже театр перестал выполнять эту функцию. Я однажды ехал в машине со своим студентом, он сказал, что ему некогда читать и предложил послушать на диске «Старосветских помещиков» Гоголя. Через несколько минут я попросил выключить — очень плохое чтение. И это актер, человек, который работает со словом! Весь смысл рассказа исчез.
— Совсем у вас пессимистичный взгляд. Неужели никаких проблесков?


— Я утешаю себя тем, что жизнь больше тех мнений, которые мы о ней имеем. Я допускаю, что мой пессимизм объясняется тем, что я чего-то не знаю. Вот сейчас будут экзамены, может быть, попадутся хорошие ответы… А вы знаете, что еще важно, любопытно? Студенты, абитуриенты почти перестали учить наизусть. Я им говорю: «Почему я вам читаю наизусть, а вы мне нет? Что за дискриминация?» Ведь выучить наизусть — это в известной мере поставить внутри себя некий заслон дурной речи. Стихи удержат, стихи не позволят написать слово «апогей» с двумя «п». Да, они не предохранят, но они заставят как-то задуматься. Чем больше я знаю стихов наизусть, тем меньше возможностей для плохой речи. Статья блога http://nnm.ru/blogs/rus001/