После 3го класса в школе я заболела. Заболела так, что никому не пожелаешь. И все эти бесконечные головные боли, и капельницы, и обескровливание, и горы таблеток в десертной вазочке… Заболела и бросила фортепьяно, ненавистное мне, как и почти любому ребенку. Его продали, на его месте поставили со временем новый шкаф и вообще жизнь наладилась. Шли годы, я вдруг услышала Шопена, Nocturne cis-moll op.27 Nr.1… потом ещё Шопена, (да, я несколько раз пересматривала Пианиста), потом Лунную сонату, Бьернштада и Сквибана. И вот я уже помыслить не могу свою жизнь без этих волшебных звуков, писать могу только под них, и на душе чувство, которое можно было бы выразить только игрой, а помню я пару первых аккордов какой-то мелодии и все. С тех пор в каждом пианисте я вижу что-то от себя, какую-то свою не развившуюся, почти умершую частичку, я смотрю на них и думаю, как это было бы прекрасно, влюбиться в пианиста. На рояле у него стоял бы стакан виски, пепельница, полная окурков, и дым, дым, дым… и он играл бы снова и снова, а я просто стояла бы рядом, или ходила бы босиком по ковру, закутавшись в простыню.

Процентов на 50, а то и больше, я люблю фильмы за музыку. Генсбур — это музыка музыки. Это скандал, это жизнь, это непрекращающаяся пытка — попытка доказать что-то себе, другим, своему двойнику. Стать собой или им. Было довольно трудно снять неинтересный фильм о человеке, прожившем ТАКУЮ жизнь, и тем не менее. Все эти его сигареты, женщины — бог мой, какие это были женщины — его песни, его взгляд. Фантастическое сходство актера и оригинала… Метаморфозы, образы, интерпретации — вместо сухого биографического изображения фактов, Генсбур-ребенок, Генсбур-«рожа», полеты над Парижем и жизнь в лесу…

Нас женщин почему-то часто тянет к мужчинам, которые танцуют по краю в какой-то дикой ярости — и пусть не умеют танцевать, которые стоят над пропастью или лежа на мостовой ловят такси, которые как будто бы все знают, все видели, которым как будто бы нечего терять — ведь у них отсрочка от смерти, их колыбель стояла рядом с гробом. Как будто бы потерянные души. Почему? Может, нам подсознательно — или сознательно — хочется их спасти… Чтобы потом они спасли нас. «Я спасла тебе жизнь!»… «Я хочу, чтобы Вы спасли мне жизнь»… Один из известных критериев оценки хорошего фильма — если он заканчивается тогда, когда вы думаете про себя — вот на этом я бы закончил. Serge Gainsbourg, vie héroïque — хороший фильм. Он не тонкий, он прямой, как сигарета. Вы встретите в баре такого вот Генсбура и подумаете, глядя на него, «он неприятен». Но пройдет секунда, он взглянет на вас, он закурит, он коснется пальцами клавиш рояля, его локти и плечи чуть вздрогнут, прядь кое-где уже седых волос упадет на лоб, он сощурит глаза то ли от хитрости, то ли от дыма, немного скривит рот… и… и вот тут вам конец.
-------------------------------------------------------------------------------------
Как возможно поведать миру о художнике? Показать миру его наследие. Написать книгу. Сфотографировать моменты жизни нашего героя. Задокументировать события цепью кадров — снять фильм. Каким же должен быть этот фильм?

Жоанн Сфар разрешил непростой вопрос как нельзя лучше — он посмотрел на него глазами самого художника. А взгляд художника полон фантазии…

Поэтому мы уже не в кресле кинотеатра. Мы кружим над сумеречными улицами и улочками Парижа вместе с рисованным Люсьеном Генсбуром под «Valse de Melody». Оккупированный немцами Париж, семья еврейских эмигрантов, дерзкий мальчишка, желающий первым заполучить звезду Давида на грудь… Создалось волнение, что вот-вот картина скатится до уровня антирасистских нравоучений. Сейчас мне стыдно за такие мысли. Это же французская кинолента — где не бывает перебора. Всё ювелирно и тонко.

Пора первого вдохновения и первая женщина в жизни Люсьена…

В этот момент проявляется противоположная ипостась главного героя — эксцентричный двойник-искуситель, которого в оригинальной версии зовут Шнобель (это имя мне более по душе, чем Рожа). Визуально персонаж смотрится сногсшибательно, что закономерно — за этой маской скрывается Даг Джонс, некогда исполнивший роли Фавна и Бледного человека в «Лабиринте Фавна».

Огромный нос, горящие глаза, длинные тонкие пальцы — этот образ иррационален и противоречив, эксцентричнее самого Генсбура, он — средоточие его тёмных качеств, циник, провокатор и не только. Он и мальчишка Люсьен — неотъемлемые части Сержа Генсбура, а значит Шнобель — не только резонер, но и вдохновитель. Создание Шнобеля — прекрасная режиссёрская находка. Комикс-персонаж делает картину самобытной в своём жанре, расцвечивает её, выделяя из огромной массы пресных биографических лент. Этот образ — не только кинематографическая хитрость, но ключ к пониманию личности Сержа Генсбура. Художник сам творит себя и созидает свои шедевры изнутри, поэтому не может быть однолик. Именно поэтому, как верно подметила одна из возлюбленных Генсбура, у каждого гения есть свой двойник — Чёрный человек.

Выбор на роль Сержа актёра Эрика Элмоснино — стопроцентное попадание в цель — ошеломительная постановка и чувство образа, изумительная передача мимики, жестов, и даже манеры пения, не говоря уже о поразительном физиогномическом сходстве. Этот на беглый взгляд некрасивый француз на экране не уступил действительно существовавшему — и был неодолимо притягателен.

Бесподобна была Брижит Бардо в исполнении Летиции Касты. Столь явная и неприкрытая красота на пятнадцать минут экранного времени — опять же верный режиссёрский манёвр. Нам не хватало её одновременно — Сержу Генсбуру по ту сторону экрана и почти каждому в зале — по эту. И если Брижит была само откровение, то Джейн Биркин в исполнении Люси Гордон — сама нежность.

Хороши были и второстепенные роли — появляясь на минуты, каждый образ мягко вплетался в ткань фильма.

Неизменная сигарета в кадре, сладкий запах свежего табака, горький — дыма, приглушённые краски, чувственная музыка или хотя бы то, как Брижит спросила:«А круассаны есть?», — приносят киноленте ни с чем не сравнимый, изысканный французский шарм, делая картину подобной чашке густого терпкого кофе.

В оригинале фильм называется «Героическая жизнь», что всецело отражает атмосферу картины — настроение андерграунда и присущую ленте самоиронию. Однако нельзя не подметить отличную находку отечественных прокатчиков, добавивших фильму с новым названием — «Любовь хулигана» есенинского озорства.

Подобная подмена не отразилась на восприятии картины, что навело меня на такую мысль: главной женщиной и любовью гениального Сержа Генсбура явилась сама жизнь, которая не менее охотно, чем иные красавицы, упала в его объятия.

«Вы ведь, девушки, падки на все красивое. И того не понимаете, что уродство значительней красоты. И сохраняется дольше. Еще пару десятков лет, и Ален Делон сморщится, как груша из компота. Он станет жалким и противным. А я останусь такой, как есть, потому что хуже не бывает».

Фильм еще не вышел или заливается.